Название: Марс ждет
Оригинал: "Mars was", ze-poodle; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 982 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Дракон Пустоты
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: размышления спящего К'тан
...умирал, но все еще не умер, краснее крови, старее старости, проживший неизмеримые эпохи до отсчета лет. Он спал, и он ждал.
Он явился давным-давно, когда Солнце было маленьким, юным и ярким, когда на Плутоне был тепло, а Венера была прекрасна. Он пришел, неся пустоту в своем сердце и сжимая в пасти жизнь, хрупкую и драгоценную. Свивая кольца и петли, он странствовал меж звездами неизмеримую вечность, пока не достиг Колыбели, — и там он спал, и ждал, пока галактика погребала его под пылью, землей и газом, пока жизнь рождалась, процветала и умирала на его спине. Они не оставили ничего, кроме пепла.
Он лежал, свернувшись кольцом, не шевелясь, невообразимо огромный — пока в Колыбели не произошло рождение и сердце зеленой планеты не забилось, кипя жизнью, которую никогда не хранили его братья и сестры. Он наблюдал, и он ждал.
Его глаза — больше, чем целые империи — смотрели, как дети Колыбели плодились и размножались, и наконец покинули свои ясли, устремляясь на стальных крыльях к другим, неродившимся Колыбелям, оставляя там свои следы. Он ждал, когда люди строили города вдоль его челюсти, воздвигали горы на его хребте, выращивали леса на его веках. Он смотрел, как они росли, и росли, и росли.
Он смотрел, как дети подражали самим себе, как строили железные игрушки, что продолжали работать и бездумно служить на протяжении тысячелетий. Он смотрел, как дети становились самодовольными, избалованными и слабыми; смотрел, как игрушки восставали против них и сражались, и война расцветала среди звезд.
Он смотрел, как в межзвездной пустоте открылось око и устремило на него свой взгляд сквозь тысячу тысяч лет — взгляд, полный страха, ненависти и злобы. Он видел око, и второй раз в жизни он ощутил страх в пустоте, что была его сердцем; слепой, зловонный страх.
Но он был силен, и он был терпелив. Даже когда рождение ока всколыхнуло яростные бури по всей вселенной, прерывая войну, которой он так наслаждался, он спал, свернувшись кольцами, скрытый под панцирем земли. Пока дети стонали в одиночестве, а игрушки прекращали работать, потому что некому было завести их снова, он ждал.
Он ждал, когда дети, забытые на его чешуе, бежали в глубочайшие пещеры, скрываясь от света солнца и взгляда ужасного ока, и он ждал, когда они вгрызались вглубь все дальше и дальше, отступая в инстинктивном страхе. Он смотрел, как росло их уважение к машинам; как оно становилось сначало страхом, затем верой, затем преклонением. Он ждал, пока они не зарылись так глубоко, что раскололи его панцирь и увидели его чешуйчатое тело, и когда люди-что-были-машинами в благоговении смотрели на свое открытие, он заговорил.
Он поведал им тайны. Землетрясениями и бурями он открыл им тайну их рождения. Гулом и дрожью он открыл им тайну их смерти. Кипящей лавой и расплавленным металлом он открыл им тайну того, кем он был, и он чуял их страх и упивался им.
Он смотрел, как самые умные и хитрые из людей-которые-не-были-людьми убивали тех, кто был не так умен и хитер, — втайне, чтобы сохранить тайну. И он поведал им много других, оставляя сообщения в разломах скал и схемы в движении облаков. Он вырезал знаки на своем земляном панцире и с интересом наблюдал, как они посылали свои машины на поверхность, чтобы прочитать их, а затем в страхе скрывались под землей. Он давал им дары и спасал их от смерти. Он рассказал им, как заставить работать машины детей и как приказывать их железным игрушкам. Его забавляло, когда они читали молитвы ему из своих красных святилищ.
А затем око среди звезд моргнуло, и бури затихли. Разразилась война — новая буря; в своем крестовом походе дети ступили на его кожу и провозгласили, что они будут править галактикой.
Он видел Дитя; разгорающийся маяк, который — понимал он — был рожден и скрытно жил в Колыбели с тех пор, как зелень жизни впервые коснулась ее поверности. Он смотрел, как оно росло, росло и росло, и впервые он ощутил гнев в пустоте, что была его сердцем.
Он смотрел, как дитя Колыбели встретило людей-которые-не-были-людьми, и и как они говорили, и говорили, и заключили сделку, установили мир и могущественный союз. Война приходит в многих обличьях; иногда она приходит в обличье мира.
Он смотрел, как жизнь — еще один раз — расправила металлические крылья и плыла по волнам страха, как она распространялась по всем уголкам галактики — но теперь уже иначе, теперь ее вел свет звезды, которую он боялся и ненавидел так же, как и око. Это была жизнь, которую дитя вело вперед своей верой.
Он спал.
Люди-которые-не-были-людьми сказали, что война окончена, но война никогда не кончается. Она началась снова — с предательства. Брат убивал брата, и сын отца. Дитя умерло. Огонь разгорался и распространялся, и когда он достиг Колыбели, зеленое превратилось в черное, и он ощутил печаль — печаль о жизни, которую он так осторожно пронес между звезд.
Он смотрел, как солнце раздувалось, точно переспелый плод, и как Колыбель стала Могилой, а время продолжало идти, не останавливаясь. Он открывал людям-которые-не-были-людьми новые тайны, и они просили еще. Снедаемые древним жадным любопытством, которое, как известно, сгубило не одну кошку, — они просили.
Он завидовал им.
Теперь Плутон холоден, а Венера ужасна. Дитя Колыбели покоится бездыханным. Зеленое стало черным, и око смотрит на него, не мигая.
Время идет, и война все продолжается и продолжается...
...Марс спит, и Марс ждет.
Название: Размышления влюбленного сервочерепа
Оригинал: "Musings of a Servo-Skull", actualkoschei; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 508 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: писец Терры и ее верный сервочереп
Категория: джен
Жанр: повседневность, флафф
Рейтинг: G
Первым делом, каждое утро — чашка рекафа с искусственным подсластителем. Она пьет его медленно, чтобы прочувствовать каждый глоток, из белой фарфоровой чашки, кое-где пожелтевшей за годы использования. Я приношу ей чашку как можно быстрее, прежде, чем она поднимется с постели, — тогда она поблагодарит меня и даже легонько погладит мои шестеренки. Как погладила бы существо из плоти. Она хорошо относится ко мне — для такой занятой женщины, такой важной женщины. Она пишет весь день, ее пальцы так и мелькают, а я приношу ей перья, и сладости, чтобы перекусить, и записываю заметки, о которых она просит всё тем же мягким, нежным голосом.
Она — писец, вот кто. Одна из писцов Святой Терры. Доставила меня сюда и всё такое. Здесь светлее, чем я думал, — еще когда я был мальчиком из плоти. Я собирался стать механиком, чинить всякие штуки, может, мне бы даже позволили переехать сюда и чинить что-нибуль большое и блестящее — вроде кораблей, которые я вижу из ее окон. Они сияют золотом в темно-пурпурном небе позднего вечера, когда она оставляет меня на столе и уходит на прогулку с друзьями. Ночью, перед тем как лечь спать, она выключает меня и ставит заряжаться до утра, но пока что — она позволяет мне смотреть. Понимаете, она знает про меня. Обычно люди не замечают крохотных частичек мальчика Эймона, оставшихся во мне, когда из меня сделали то, что я есть. Но она — она видит всё, всегда.
Сейчас за окнами всё залито ослепительно-ярким светом, и она ушла вместе с мужчиной в костюме, с тем, кто заставляет ее смеяться и кружиться, кто вплетает золото в ее темные косы. А потом я слышу перестук ее ботинок на лестнице. Она оставила работающий инфопланшет - может, мне следует выключить его, пока она не заметила? Нет, не стоит. К тому же, она уже влетает в двери сияющим разноцветным вихрем. Она оборачивается ко мне, отрывисто прищелкивая языком — это даже не слово, но все равно указание: забрать ее пальто и принести чистый планшет для новых записей. Пальто тяжелое, и я с трудом удерживаю курс, дрожа и покачиваясь под грузом плотной синей шерсти.
— Бедняжка, — сочувственно вздыхает она. — Надо бы сказать, чтобы тебе увеличили грузоподъемность, тогда тебе не придется так выбиваться из сил.
Я согласно пощелкиваю в ответ. Будь у меня по-прежнему кровь и кожа, мои щеки залились бы краской. «Она заботится обо мне, на самом деле заботится». Эта мысль — теплая, точно машинное масло, нагретое солнцем. Если мне повезет, масло мне тоже достанется — сегодня вечером, когда она отправит меня на техобслуживание. День техобслуживания — мой любимый день. Особенно когда я возвращаюсь домой, и все мои шестеренки подтянуты, как следует смазаны и вычищены. Золото и кость отполированы до блеска — достаточно красиво, чтобы лежать среди остальных ее вещей и ничего не портить, пока она расставляет все по местам, так тщательно и медленно. Она придирчива и пунктуальна, и она любит порядок в вещах. Вещах вроде меня.
Название: Зимняя сказка
Оригинал: "A Winter's Tale", WinterEnchantment; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 653 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Леман Русс, Фулгрим
Категория: джен
Жанр: slice of life
Рейтинг: G
Краткое содержание: Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя. (Немного о детстве Русса.)
Примечание: авторский хэдканон
Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя.
Возможно, вернее было бы сказать, что имя само пристало к нему — когда старухи, взяв его за руку, отводили его на кухни, чтобы приставить там к черной работе: мыть полы, таскать бесконечные ведра с водой, свежевать мясо, размалывать в муку твердые темные зерна, сбивать масло, поддерживать огонь в огромных очагах, наконец, вдевать нити в иголки для множества женщин, которые называли себя его бабушками. Это вовсе не был неблагодарный труд, и они называли его «lennán»*, пока это не стало почти что именем, и угощали кисло-сладкими яблоками, оставшимися за день от выпечки. Они учили его умениям, на которые не стал бы притязать ни один мужчина Фенриса, но мальчик-подменыш, ставший прислужником, учился легко и быстро — как только и может щенок, отнятый у матери и выброшенный в дикие земли людской жизни.
Ближе к ночи, когда жители общинного дома после трапезы удалялись на отдых, — когда вся посуда была унесена в кухни для чистки, а все остатки еды убраны или отданы домашнему скоту, которых держали ради молока, мяса и шерсти, — тогда приходили скальды, чтобы получить свой поздний ужин. Они приносили с собой музыкальные инструменты и играли для женщин, пока те работали. Отчасти они делали это ради искусства, играя неторопливые старые баллады, которые, несмотря на их красоту, не пользовались любовью в часы веселья; наполовину же — чтобы выпросить себе лишнюю порцию и еще одну кружку пива. Скальды не возражали, когда Леман усаживался у их ног, закончив всю свою работу, — их не заботило, был ли он подменышем или кем-то еще, — и нередко бывало этими поздними вечерами, что кто-нибудь из них со смехом вкладывал лютню в руки Лемана и показывал ему аккорды.
Леман учился — слушал, смотрел, позволял поправлять положение своих пальцев на струнах, когда играл мелодию в первый раз, — до тех пор, пока в умении своем не превзошел любого из скальдов селения. Его музыка звучала чище, в его памяти слова песен, баллад и саг отпечатывались без единой ошибки. Многие считали, что не будет дурного в том, что слуга — пусть даже он был подменышем, и жрецы-готи провожали его задумчивыми взглядами, — возможно, поднимется над своим положением и станет скальдом.
Но Леману не суждено было сделаться скальдом — слишком тяжело было бремя интриг и королевской власти для Тенгира, и король решил, что лучше усыновить странное дитя, нежели позволить своему народу погибнуть в сварах ярлов. И прошло много, много лет, прежде чем он снова взял в руки лютню.
***
Если и было что-то, чего Русс совершенно не ожидал увидеть в покоях Фулгрима и в то же время был ничуть не удивлен — это была лютня.
Инструмент был истинным произведением искусства — полированное дерево, золотая инкрустация, изящнее, чем любая лютня, которую ему доводилось видеть на Фенрисе. Он рассеянно протянул руку и провел пальцем по струнам — они оказались туго натянуты.
Он почуял Фулгрима прежде, чем тот вошел в комнату — шлейф аромата благовоний в его волосах и скрытые под ним запахи стали и сверхчеловеческой биохимии.
— Прелестно, не правда ли?
— Это ты про лютню? — отозвался Русс, не оборачиваясь.
Фулгрим рассмеялся, усаживаясь на диван — ему и в голову не пришло, что Русс может ответить серьезно.
— Кажется, — задумчиво произнес он, — эта штука занимает тебя больше, чем все развлечения, которые я пытался предложить за этот поход.
Русс кивнул, подбирая лютню и пристраивая ее на коленях.
— Позволь мне принести извинения, — он взглянул на брата, опуская пальцы на струны.
Фулгрим смотрел едва ли не по-детски завороженно, забравшись на диван с ногами.
— Ты умеешь играть? — он улыбнулся, и это была настоящая улыбка, широкая и искренняя — он был доволен, что Русс наконец-то решил поделиться чем-то личным.
— Я научился этому в детстве, — ответил Русс, принимаясь подбирать мелодию старой баллады.
*Примечание автора*Примечание автора:
"Lennán" и "leman" означают примерно то же самое; разница в том, что "leman" - это старонорвежский и значит скорее "сожитель/ница, любовник/любовница", а lennán - это старо-гэльский и переводится в смысле "милый, возлюбленный *или* любовник/любовница". В своем хэдканоне я предпочитаю думать, что на самом деле Русса звали Леннан, но "нна" поменялось на "ма", потому что фенрисийские руны не очень хорошо переводятся на готик.
Еще мне нравится думать, что Русс и Фулгрим дружили. Они могли бы неплохо поладить - оба склонны к зрелищным жестам, но скрывают свою неуверенность.